2 мая 1578 года. Утро. Лувр. Покои королевы Марго. Amor non est medicabilis herbis

Марго сидела у камина и совершенно равнодушно изучала едва тлеющие дрова. На королеве Наваррской был надет домашний халат из темно-алого бархата, отороченного мехом. Первая красавица Франции хандрила, и от того ее постоянно морозило, наступающая весна не радовала, а скорее угнетала. Что толку в весенней свежести, когда родные стены стали прутьями золотой клетки? И родной брат ненавидит тебя так, будто именно ты стала сосредоточием всех зол на свете?
Служанки открыли окна, одернули шторы, и сейчас спальню заливал яркий солнечный свет. Но ни он, ни пение птиц за окном, ни голоса придворных, гуляющих по парку, не отвлекали Марго от созерцания камина. Покинутая королева, словно сломленный цветок, поникла в своем узилище, застыв в отчаянье. Молодой женщине шел 25 год и она находилась в расцвете своей удивительной красоты, столь несправедливо запертой в душных покоях. Молочная белая кожа не нуждалась краске, столь любимой смуглыми несчастливицами; черные волосы, сейчас не засыпанные золотистой пудрой, вороновым крылом покрывали плечи королевы, чудесные глаза были скрыты полупрозрачными веками, опушенными густыми темными ресницами, округлые щеки, даже сейчас с румянцем, радовали глаз, как и алый пухлый рот…
Полулежа в своем кресле, королева Наваррская думала о Франсуа, своем любимом младшем братике. От того ли она так его любила, что оба они стали изгнанниками в своем собственном семействе? Мать и Генрих, казалось, объединились против них. Франсуа глупыш… Повелся на посулы Генриха де Гиза. При воспоминании об этом человеке у Марго непроизвольно начинало быстрее биться сердце. Это сердило королеву, заставляя нежные кисти сжиматься в кулаки и вздыматься нервно грудь. Старая страсть не давала покоя молодой женщине, как не давало покоя и то, что ее оградили от столь любимых ею галантных приключений.
Открыв глаза, мадам вздохнула и лениво пропустила мысль о том, чтобы хоть сколько-нибудь приодеться. Смысла в этом не было совершенно, королеву Наваррскую держали в четырех стенах так, будто она была государственной преступницей.
Хорош супруг… Клялся в верности союзу, а сам кинул в темнице и умчался в треклятую Наварру. Впрочем, я сама виновата… Когда это мужчинам можно было верить… Нет ничего хуже для них, чем ответственность и плата по счетам.
Хоть бы раз король Франции согласился выслушать свою сестру, смягчить условия содержания в этом чудовищном месте – Лувре.
Одна из фрейлин королевы Наваррской, обеспокоенная состоянием своей госпожи, попросила привести врача для осмотра и вскоре он должен был здесь появиться. Однако даже это не заставило Маргариту сдвинуться с места. Амбруаз Паре знал ее еще маленькой девочкой, стесняться было нечего и незачем. Она не такая театральная актриса, как мать, которая старается во всем блюсти правила хорошего тона, вешая для зрителей ширму благополучия, а за ней скрывая гнилую суть… К чему ложь? Придворный эскулап был и так прекрасно осведомлен о всех перипетиях в семье Валуа.
О, если бы Анриэтта была здесь! Здесь… Марго грустно улыбнулась, как это было бы эгоистично, если бы мадам де Невер была здесь. Ее любимая подруга и минуты не выдержала бы в этих затхлых стенах и страдала бы много больше, чем она сама! Хотя… Тут королева Наваррская не выдержала и улыбнулась. Она вспомнила Анриэтту в минуты её задорного гнева. Вот уж кто бы знал, что сейчас делать.
Размышления Марго прервала одна из девушек, оставленных ей в услужение братом. Самое страшное, что большинство теперешнего окружения Маргариты составляли бывшие послушницы монастырей. Барышни весьма высоких моральных принципов, смиренные, склонные читать святые писания или заниматься рукоделием. Ходили они практически беззвучно, не обладали вкусом, говорили в полголоса и во всем напоминали больше привидения, чем живых людей. Все это еще больше вгоняло в тоску королеву Наваррскую жадную до знаний, удовольствий, любви и событий.
- Ваше величество, - прошептала девушка, не поднимая глаз от ковра, - мэтр Амбруаз Парэ.
Марго тяжело вздохнула, лениво скользя взглядом по тощей шейке своей приближенной, в который раз поражаясь, насколько уродует человека мешковатый наряд, землистый цвет лица и постоянное стремление казаться как можно незаметнее. Глядя на этих воспитанниц монастырей можно было бы придти к выводу, что Генрих III сам монах, но супруга Генриха Наваррского знала, что это не так. Брат знал толк в женской красоте, был весьма требователен и строг, обладал тонким вкусом, но… Но так жаждал воспитывать свою сестру. Не обошлось тут и без матушкиной помощи… Наверняка королева-мать сама отбирала этих привидений в свиту своей дочери, намереваясь так привить последней строгие понятия нравственности. Ирония промелькнула в глазах Марго, она постарается не покориться палке, которой ее охаживают, как корову.
- Впусти, - вяло шевельнула правой кистью молодая женщина, не меняя положения.
Какое никакое, а оживление этой тусклой обстановки. Быть может, лекарь расскажет ей последние сплетни двора.

Несмотря на возраст – добрых 68 лет, Амбруаз Паре все еще довольно крепко держался на ногах и, казалось, сейчас даже больше любил жизнь, чем это было на заре его юности. Дело было не в том, что он подобно всем старикам только сейчас уловил течение времени и испугался его скорости, хотя несомненно и в этом. Только в свои 60 лет он, наконец, получил прекрасную возможность проводить свои опыты, набравшись опыта за долгую жизнь.
Пережив четырех королей и состоя при пятом, памятуя еще все ужасы Варфоломеевской ночи, этот старик умел радоваться жизни, находя счастье в препарировании трупов, проведении опытов, поиске новых способов лечения больных и написании научных трактатов по ортопедии, которая в последние годы завладела умом ученого.
Тем не менее, старик лекарь не переставал служить семейству Валуа и ее величеству Екатерине Медичи. Бесстрастный разум врача уважал познания королевы-матери в медицине, находя в ней внимательную слушательницу и покровительницу. Амбруаз не судил и обсуждал королевскую семью ни с кем из близких людей. Долгая жизнь научила его держать язык за зубами и заниматься исключительно своим делом, не вмешиваясь в политику и другие вещи. Его существование посвящено медицине, а значит отвлекаться на другое пустая трата времени.
Ученый муж как раз сидел в своем личном кабинете, отведенном ему когда-то Екатериной Медичи, когда ему сообщили о недомогании королевы Наваррской. В этих покоях лекарь спал, ел, занимался своими научными трудами, принимал пациентов, проводил опыты. Не высказав ни тени удивления либо каких-то еще чувств, Амбруаз Паре лишь осведомился, как чувствует себя пациентка, ела ли, были ли испражнения и как себя чувствует. Пока один из помощников мэтра четко отвечал на вопросы, пользуясь знаниями, полученными от служанки ее величества, врач поправил волосы, застегнул камзол и взял чемоданчик с инструментами, направляясь к выходу.
Уже через пятнадцать минут придворный лекарь входил в покои пленницы Генриха III. Амбруаз Паре хорошо знал Маргариту и уже вполне был уверен в диагнозе, но при этом и виду не подал, будто что-то знает. Низко поклонившись молодой женщине, расслабленно полулежавшей в кресле, он решительно направился к ней, собираясь начать осмотр, на который даже не испрашивал разрешения, увидев в глаза Марго нечто такое, что разрешило ему не разводить церемонии.