Пьер де Ронсар

* * *

Едва Камена мне источник свой открыла
И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,
Веселье гордое мою согрело кровь
И благородную зажгло во мне любовь.
Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,
Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,
Но с чувствами язык французский согласив,
Увидел, как он груб, неясен, некрасив.
Тогда для Франций, для языка родного,
Трудиться начал я отважно и сурово,
И множил, воскрешал, изобретал слова,
И сотворенное прославила молва.
Я, древних изучив; открыл свою дорогу,
Порядок фразам дал, разнообразье слогу,
Я строй поэзии нашел — и волей муз,
Как Римлянин и Грек, великим стал Француз

Из книги «ЛЮБОВЬ К КАССАНДРЕ»

ОБЕТ
Там, где кастальские струятся воды,
И там, н,а склоне геликонских круч,
Где под копытом конским хлынул ключ,
Водил я, Сестры, с вами хороводы.
То были дни ученья и свободы,
И стих лился, раскован и певуч,
Поэзии тогда блеснул мне луч,
Святилищ ваших озаряя своды.
Так пусть не медь, не бронза, не гранит,
А этот купол вечный сохранит
Слова мои на сотни лет, быть может:
«Одной богине верен был Ронсар,
Свои стихи принес он музам в дар,
А сердце на алтарь любви возложит!»

* * *

Кто хочет зреть, как бог овладевает мною,
Как осаждает он и как теснит в бою,
Как, честь свою блюдя, он губит честь мою,
Как леденит и жжет отравленной стрелою,

Кто видел, как велит он юноше, герою
Бесплодно заклинать избранницу свою,
Пускай придет ко мне: стыда не утаю,
Обиды сладостной от глаз чужих не скрою.

И видевший поймет, как дух надменный слаб
Пред яростным стрелком, как сердце — жалкий раб —
Трепещет, сражено его единым взглядом.

И он поймет, зачем пою тому хвалу,
Кто в грудь мою вонзил волшебную стрелу
И опалил меня любви смертельным ядом.

* * *

Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.

Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь — и сам иду за нею.

Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.

Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу,—
Такой мне Парка жребий начертала.

* * *

«В твоих кудрях нежданный снег блеснет,
В немного зим твой горький путь замкнется.
От мук твоих надежда отвернется,
На жизнь твою безмерный ляжет гнет,

Ты не уйдешь из гибельных тенет,
Моя любовь тебе не улыбнется,
В ответ на стон твой сердце не забьется.
Твои стихи потомок осмеет.

Простишься ты с воздушными дворцами,
Во гроб сойдешь, ославленный глупцами,
Не тронув суд небесный и земной».

Так предсказала нимфа мне мой жребий,
И молния, свидетельствуя в небе,
Пророчеством блеснул

* * *

Я бы хотел, блистательно желтея,
Златым дождем разлиться и сверкнуть,
Кассандре вдруг низринуться на грудь,
Когда крыла раскинет сон над нею.

Я бы хотел, быком огромным млея,
Красавицу коварно умыкнуть,
Когда ее на пышный луг свернуть У
говорят фиалки и лилеи.

Я бы хотел Нарциссом хоть на миг
В Кассандру, превращенную в родник,
Пылая от блаженства, погрузиться.

Я бы хотел, чтоб этот миг ночной
Не уходил, чтоб вечно свет дневной
Небесную не золотил границу.

* * *

Скорей погаснет в небе звездный хор
И станет море каменной пустыней,
Скорей не будет солнца в тверди синей,
Не озарит луна земной простор,

Скорей падут громады снежных гор,
Мир обратится в хаос форм и линий,
Чем назову я рыжую богиней
Иль к синеокой преклоню мой взор

Я карих глаз живым огнем пылаю,
Я серых глаз и видеть не желаю,
Я враг смертельный золотых кудрей,

Я и в гробу, холодный и безгласный,
Не позабуду этот блеск прекрасный
Двух карих глаз, двух солнц души моей.

* * *

Когда, как хмель, что, ветку обнимая,
Скользит, влюбленный, вьется сквозь листы,
Я погружаюсь в листья и цветы,
Рукой обвив букет душистый мая,

Когда, тревог томительных не зная,
Ищу друзей, веселья, суеты,—
В тебе разгадка, мне сияешь ты,
Ты предо мной, мечта моя живая!

Меня уносит к небу твой полет,
Но дивный образ тенью промелькнет,
Обманутая радость улетает,

И, отсверкав, бежишь ты в пустоту,—
Так молния сгорает на лету,
Так облако в дыханье бури тает.

* * *

Когда ты, встав от сна богиней благосклонной,
Одета лишь волос туникой золотой,
То пышно их завьешь, то, взбив шиньон густой,
Распустишь до колен волною нестесненной —

О, как подобна ты другой, пенно-рожденной,
Когда волну волос то. заплетя косой,
То распуская вновь, любуясь их красой,
Она плывет меж нимф по влаге побежденной!

Какая смертная тебя б затмить могла
Осанкой, поступью, иль красотой чела,
Иль томным блеском глаз, иль даром нежной речи?

Какой- из нимф речных или лесных дриад
Дана и сладость губ, и этот влажный взгляд,
И золото волос, окутавшее плечи?

* * *

До той поры, как в мир любовь пришла
И первый свет из хаоса явила,
Не созданы, кишели в нем светила
Без облика, без формы, без числа.

Так праздная, темна и тяжела,
Во мне душа безликая бродила,
Но вот любовь мне сердце охватила,
Его лучами глаз твоих зажгла.

Очищенный, приблизясь к совершенству,
Дремавший дух доступен стал блаженству,
И он в любви живую силу пьет,

Он сладостным томится притяженьем,
Душа моя, узнав любви полет,
Наполнилась и жизнью и движеньем.

* * *

Нет, ни камея, золотом одета,
Ни лютни звон, ни лебедя полет,
Ни лилия, что над ручьем цветет,
Ни прелесть роз в живом луче рассвета,

Ни ласковый зефир весны и лета,
Ни шум весла, ни пенье светлых вод,
Ни резвых нимф веселый хоровод,
Ни роща в дни весеннего расцвета,

Ни блеск пиров, ни ярой битвы гром,
Ни темный лес, ни грот, поросший мхом.
Ни горы в час вечернего молчанья,

Ни все, что дышит и цветет вокруг,
Не радует души, как этот Луг,
Где вянут без надежд мои желанья.

* * *

О воздух, ветры, небеса, и горы,
Овраг и дол, леса в листве резной,
В брегах витых ручей с водой шальной,
О вырубки, густеющие боры,

Пещеры мшистые, пустые норы,
О лист лозы и колос наливной,
Луга, цветы, Гастин, Луар родной,
Мои стихи, в которых грусть укора!

Прощаясь, болью полон через край,
Очам не в силах я сказать «прощай» —
Тем, что избыть мне не дают печали.

Я б вас просил, дол, ветры и трава,
Брега, ручьи, овраг и дерева,
Цветы, чтоб вы привет мой передали!

* * *

В твоих объятьях даже смерть желанна!
Что честь и слава, что мне целый свет,
Когда моим томлениям в ответ
Твоя душа заговорит нежданно.

Пускай в разгроме вражеского стана
Герой, что Марсу бранный дал обет,
Своею грудью; алчущей побед,
Клинков испанских ищет неустанно,—

Но робкому, пусть рок назначит мне
Сто лет бесславной жизни в тишине
И смерть в твоих объятиях, Кассандра.

И я клянусь: иль разум мой погас,
Иль этот жребий стоит даже вас,
Мощь Цезаря и слава Александра

СТАНСЫ
Если мы во храм пойдем —
Преклонясь пред алтарем,
Мы свершим обряд смиренный,
Ибо так велел закон
Пилигримам всех времен
Восхвалять творца вселенной.

Если мы. в постель пойдем,
Ночь мы в играх проведем,
В ласках неги сокровенной,
Ибо так велит закон
Всем, кто молод и влюблен,
Проводить досуг блаженный.

Но как только захочу
К твоему припасть плечу,
Иль с груди совлечь покровы,
Иль прильнуть к твоим губам,—
Как монашка, всем мольбам
Ты даешь отпор суровый.

Для чего ж ты сберегла
Нежность юного чела,
Жар нетронутого тела?
Чтоб женой Плутона стать,
Чтоб Харону их отдать
У Стигийского предела?

Час пробьет, спасенья нет —
Губ твоих поблекнет цвет,
Ляжешь в землю ты сырую,
И тогда я, мертвый сам,
Не признаюсь мертвецам,
Что любил тебя живую.

Все, чем ныне ты горда,
Все истлеет без следа —
Щеки, лоб, глаза и губы,
Только желтый череп твой
Глянет страшной наготой
И в гробу оскалит зубы.

Так живи, пока жива,
Дай любви ее права, —
Но глаза твои так строги!
Ты с досады б умерла,
Если б только поняла,
Что теряют недотроги.

О, постай, о, подожди!
Я умру, не уходи!
Ты, как лань, бежишь тревожно...
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь
Иль пониже, если можно!

* * *

Когда одна, от шума в стороне,
Бог весть о чем рассеянно мечтая,
Задумчиво сидишь ты, всем чужая,
Склонив лицо как будто в полусне,

Хочу тебя окликнуть в тишине,
Твою печаль развеять, дорогая,
Иду к тебе, от страха замирая,
Но голос, дрогнув, изменяет мне.

Лучистый взор твой встретить я не смею,
Я пред тобой безмолвен, я немею,
В моей душе смятение царит.

Лишь тихий вздох, прорвавшийся случайно,
Лишь грусть моя, лишь бледность говорит,
Как я-люблю, как я терзаюсь тайно.

Из книги «ЛЮБОВЬ К МАРИ»
* * *

Меж тем как ты живешь на древнем Палатине
И внемлешь говору латинских вод, мой друг,
И видя лишь одно латинское вокруг,
Забыл родной язык для чопорной латыни,

Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,
Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,
То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,
И по пословице не мудр, но счастлив ныне.

Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет: «
Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!»
Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.

Любовь напастью звать я не могу покуда.
А если и напасть — попасть любви во власть,
Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.

МАДРИГАЛ

О мудрый Пелетье, струится легкий миг,
И молодости цвет клонится, увядая,
Но вечная любовь, погибели не зная
В душе моей хранит подруги милый лик.

Тебя, что с юных лет науки все постиг,
Учитель мой и друг, тебя я заклинаю:
Дай добрый мне совет, минуты не теряя,
Как одолеть недуг, что разум мой настиг.

Не медли, Пелетье, пусть тайны мирозданья,
Сокрытый ход небес и мудрости родник
Помогут излечить любовное страданье.

Пророков и богов достойный ученик,
Ты будешь награжден за мудрые деянья
Юпитера венцом, и станешь ты велик,
Коль вещею строкой своих ученых книг
Меня освободишь для жизни и мечтанья.

* * *

Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!
Налей нам, Коридон, кипящую струю.
Я буду чествовать красавицу мою,
Кассандру иль Мари — не все ль равно какую?

Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —
По буквам имени я девять кубков пью.
А ты, Белло, прославь причудницу твою,
За юную Мадлен прольем струю живую.

Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,
Фиалки, лилии, пионы, резеду, —
Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.

Друзья, обманем смерть и! выпьем за любовь.
Быть может, завтра нам уж не собраться вновь,
Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет?

* * *

Мари-ленивица! Пора вставать с постели!
Вам жаворонок спел напев веселый свой,
И над шиповником, обрызганным росой,
Влюбленный соловей исходит в нежной трели.

Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели —
Не налюбуетесь душистой резедой!
Так вот зачем цветы кропили вы водой,
Скорее напоить их под вечер хотели!

Как заклинали вы вчера глаза свои
Проснуться ранее, чем я приду за вами,
И все ж покоитесь в беспечном забытьи, —

Сон любит девушек, он не в ладу с часами!
Сто раз глаза и грудь вам буду целовать,
Чтоб вовремя вперед учились вы вставать.

* * *

Когда лихой боец, предчувствующий старость,
Мечом изведавший мечей враждебных ярость,
Не раз проливший кровь, изрубленный в бою
За веру, короля и родину свою,
Увидит, что монарх, признательный когда-то,
В дни мирные забыл отважного солдата,—
Безмерно раздражен обидою такой,
Он в свой пустынный дом уходит на покой,
И, грустно думая, что обойден наградой,
Исполнен горечью и гневом и досадой,
И негодует он, и, руки ввысь воздев,
На оскорбителя зовет господень гнев,
И, друга повстречав, на все лады клянется,
Что королю служить вовеки не вернется,
Но только возвестит гремящая труба,
Что снова близится кровавая борьба, —
Он, забывая гнев, копью врага навстречу,
Как встарь, кидается в губительную сечу.

* * *

Постылы мне дома и грохот городской,
В пустынные места я ухожу все чаще,
Мне дорог дикий лес, приветливо молчащий,
И я бегу, едва замечу след людской.

Во всех моих лесах пичуги нет такой,
Нет вепря хищного во всей угрюмой чаще,
Бездушной нет скалы, протоки нет журчащей,
Не тронутых моей убийственной тоской.

Приходит мысль одна, за ней тотчас другая,
Слезами горькими мне душу обжигая,
А стоит на людей случайно набрести,

Любой прохожий прочь бросается, не веря,
Что человека он увидел на пути,
А не свирепого затравленного зверя.

* * *

Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки,
Что гоните любовь? Все радуется ей.
Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей, А
воробьи, скворцы, а галки, а сороки?

Заря спешит вставать пораньше на востоке,
Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней,
И повилика льнет к орешнику нежней,
И о любви твердят леса, поля, потоки.

Пастушка песнь поет, крутя веретено,
И тоже о любви. Пастух влюблен давно,
И он запел в ответ. Все любит, все смеется.

Все тянется к любви и жаждет ласки вновь,
Так сердце есть у вас? Неужто не сдается
И так упорствует и гонит прочь любовь?

* * *

Коль на сто миль зокруг найдется хоть одна
Бабенка вздорная, коварная и злая,—
Меня в поклонники охотно принимая,
Не отвергает чувств и клятв моих она.

Но кто мила, честна, красива и нежна,
Хотя б я мучился, по ней одной вздыхая,
Хотя б не ел, не спал — судьба моя такая! —
Она каким-нибудь ослом увлечена.

И как же не судьба? Все быть могло б иначе,
Но такова любовь и так устроен свет.
Кто счастья заслужил, тому ни в чем удачи.

А дураку зато ни в чем отказа нет.
Любовь-изменница, как ты хитра и зла
И как несчастен тот, в чье сердце ты вошла!

* * *

Мари, перевернув рассудок бедный мой,
Меня, свободного, в раба вы превратили,
И отвернулся я от песен в важном стиле,
Который «низкое» обходит стороной.

Но если бы рукой скользил я в час ночной
По вашим прелестям — по ножкам, по груди ли,
Вы этим бы мою утрату возместили,
Меня не мучило б отвергнутое мной.

Да, я попал в беду, а вам и горя мало,
Что муза у меня бескрылой, низкой стала,
И в ужасе теперь французы от нее,

Что я в смятении, хоть вас люблю, как прежде,
Что, видя холод ваш, изверился в надежде,
И ваше торжество — падение мое.

* * *

Хочу три дня мечтать, читая «Илиаду»,
Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой,
И если что-нибудь нарушит мой покой,
Знай, на твоей спине я вымещу досаду.

Мы принимать гостей три дня не будем кряду,
Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой,
Хочу три дня мечтать наедине с собой,
А там опять готов вкушать безумств отраду.

Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет,
Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет,
Беги ко мне, входи, не медля на пороге!

К ее посланнику я тотчас выйду сам.
Но если б даже бог явился в гости к нам,
Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!

ВЕРЕТЕНО

Паллады верный друг, наперсник бессловесный,
Ступай, веретено, спеши к моей прелестной.
Когда соскучится, разлучена со мной,
Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,
Запустит колесо, затянет песнь, другую,
Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую,
Прошу, веретено, ей другом верным будь,
Я не беру Мари с собою в дальний путь,
Ты в руки попадешь не девственнице праздной,
Что предана одной заботе неотвязной —
Пред зеркалом менять прическу без конца,
Румянясь и белясь для первого глупца, —
Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет,
Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет,
С двумя сестренками вставая на заре, —
Зимой у очага, а летом во дворе.
Мое веретено, ты родом из Вандома,
Там люди хвастают, что лень им незнакома.
Но верь, тебя в Анжу полюбят как нигде,—
Не будешь тосковать, качаясь на гвозде.
Нет, алое сукно из этой шерсти нежной
Она в недолгий срок соткет рукой прилежной,
Так мягко, так легко расстелется оно,
Что в праздник сам король наденет то сукно.
Идем же, встречено ты будешь, как родное,
Веретено, с концов тщедушное, худое,
Но станом круглое, с приятной полнотой,
Кругом обвитое тесемкой золотой.
Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки,
Певун и домосед, гонитель зимней скуки,
Спешим! в Бургейле ждут с зари и до зари,
О, как зардеется от радости Мари!
Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,
Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.

ПЕСНЯ

Коснись, молю богами,
Чтоб я не захворал,
Ты губ моих губами,
Пунцовей, чем коралл.
И шею мне обвей
Скорей рукой своей.

И, очи в очи, рядом
Мы сядем, склонены,
И ты проникнешь взглядом
До сердца глубины,—
Оно ж полно одной
Любовью и тобой.

Красавица! Смущенье
Моих влюбленных глаз!
Целуй без промедленья,
Целуй меня сто раз!
Зачем лежу я тих
И нем в руках твоих?

Чтоб сон твой стал короче, —
Я не хочу отнюдь,—
Блажен, коль могут очи
Прекрасные, вздремнуть.
Блажен, коль встретят сны,
Ко мне устремлены.

Я, хочешь, их открою,
Лобзаньем сон гоня?
Ах! Вновь ты стала злою,
Чтоб уморить меня.
Сейчас покину свет...
Тебе не стыдно, нет?

Коль хочешь, враг мой милый,
Чтоб не был я томим,
В меня вдохни ты силы
Лобзанием своим.
Ах! В сердце мне течет
Его сладчайший мед.

Любови неустанной
Я буйство полюбил,
Коль тот- же постоянный
Двоих сжигает пил.
Мне будет смерть мила,
Коль чрез любовь пришла.

* * *

Ты всем взяла: лицом и прямотою стана,
Глазами, голосом, повадкой озорной.
Как розы майские — махровую с лесной —
Тебя с твоей сестрой и сравнивать мне странно.

Я сам шиповником любуюсь постоянно,
Когда увижу вдруг цветущий куст весной.
Она пленительна — все в том сошлись со мной,
Но пред тобой, Мари, твоя бледнеет Анна.

Да, ей, красавице, до старшей далеко.
Я знаю, каждого сразит она легко,—
Девичьим обликом она подруг затмила.

В ней все прелестно, все, но только входишь ты,
Бледнеет блеск ее цветущей красоты,
Так меркнут при луне соседние светила.

* * *

Я грустно, медленно, вдоль мутного потока,
Не видя ничего, бреду лесной тропою.
Одна и та же мысль мне не дает покою:
О ней,— о той, в ком нет, казалось мае, порока.

О дай мне отдых, мысль, не мучай так жестоко,
Не приводи одну причину за другою
Для горьких слез о том, что и теперь, не скрою,
Мне больно сердце жжет и сводит в гроб до срока.

Ты не уходишь, мысль? Я развалю твой дом,
Я смертью собственной твою разрушу крепость.
Уйди, прошу, оставь мой разум наконец!

Как хорошо забыть, уснув могильным сном,
Измену, и любовь, и эту всю нелепость —
То, от чего навек освобожден мертвец.

Из цикла "НА СМЕРТЬ МАРИ"
* * *

Как роза ранняя, цветок душистый мая,
В расцвете юности и нежной красоты,
Когда встающий день омыл росой цветы,
Сверкает, небеса румянцем затмевая,—

Вся прелестью дыша, вся грация живая,
Благоуханием поит она сады,
Но солнце жжет ее, но дождь сечет листы,
И клонится она и гибнет, увядая.

Так ты, красавица, ты, юная, цвела,
Ты небом и землей прославлена была,
Но пресекла твой путь ревнивой Парки злоба.

И я в тоске, в слезах на смертный одр принес
В кувшине — молока, в корзинке — свежих роз,
Чтоб розою живой ты расцвела из гроба.

ЭПИТАФИЯ МАРИ

Красавица Мари, ты здесь погребена.
Ты из Вандомуа в Анжу меня сманила,
В зеленый месяц мой ты кровь мне горячила,
В душе, в крови, в мечтах царила ты одна.

Здесь вежество, и честь, и чувства глубина,
И прелесть — все навек отторгнула могила,
Ты б красотой своей и мертвых воскресила —
Такая красота была тебе дана.

Прекрасная Мари звездой прекрасной стала,
Пред ратью ангельской очами заблистала,
Но, красоты лишась, весь мир уныл и сир.

Да, ныне ты жива, я мертв душой с кручины,
Презренен этот век, презренен тот мужчина,
Кто в плен идет к любви и мнит, что честен мир.

Из «ПЕРВОЙ КНИГИ СОНЕТОВ К ЕЛЕНЕ»

* * *

Плыву в волнах любви.
Не видно маяка.
Хочу лишь одного (не дерзко ль это слово!).
Но в горестной душе желанья нет иного —
Достигнуть берега — ведь гавань так близка!

Предвестье гибели — клубятся облака.
Виденьем огненным из мрака грозового
Елена светит мне. Она глядит сурово,
И к смерти парус мой ведет ее рука.

Я одинок, тону. Вожатым в путь мой трудный
Слепого мальчика я выбрал, безрассудный,
И горько жалуюсь, краснею, слезы лью.

Душе неведом страх, хоть смерть меня торопит.
Но, боже праведный! Ужели шквал потопит
У самой пристани неверную ладью!

* * *

Вздыхатель вечный твой, я третий год в плену
У этих милых глаз, но в сердце нет печали,
Лишь беды старости порою докучали,
По волосам моим рассыпав седину.

И если я бледнеть и тосковать начну,
Ты вспомни, как легко, как ласково вначале
Любую боль мою глаза твои смягчали:
Тифон за кроткий нрав боготворил жену.

И если ты одна в моей повинна боли,
Найди в душе своей хоть чуточку тепла,
Что свойственно сердцам людским: я поневоле

Давно такой, каким меня ты создала,
Ты кровь моя и плоть, и жизнь, не оттого ли
Тебя душа моя в подруги избрала.

* * *

Когда с прелестною кузиною вдвоем,
Затмив светило дня, сидела ты в гостиной,
Я был заворожен волшебною картиной:
Так хороши цветы над луговым ручьем.

Анжуйских девушек легко мы узнаем:
Их милой живостью прославлен край старинный,—
Тепло, приветливо я встречен был кузиной,
А ты задумалась, мечтая о своем.

Ты безразличием мне душу истерзала,
Как ни молился я — ты глаз не подняла
И, полусонная, ни слова не сказала,

Все брови хмурила, сама себе мила,
И испугался я, что дерзким ты сочла
Приветствие мое, и выбежал из зала.

* * *

Когда в ее груди — пустыня снеговая
И, как бронею, льдом холодный дух одет,
Когда я дорог ей лишь тем, что я поэт,
К чему безумствую, в мученьях изнывая?

Что имя, сан ее и гордость родовая —
Позор нарядный мой, блестящий плен?
О, нет! Поверьте, милая, я не настолько сед,
Чтоб сердцу не могла вас заменить другая.

Амур вам подтвердит, Амур не может лгать:
Не так прекрасны вы, чтоб чувство отвергать!
Как не ценить любви — я, право, негодую!

Ведь я уж никогда не стану молодым,
Любите же меня таким, как есть, седым,
И буду вас любить, хотя б совсем седую.

* * *

Я нитку алую вокруг твоей руки
Сегодня обвязал с покорною мольбою,
Но, видно, колдовство не властно над тобою:
Сердцами были мы как прежде далеки.

Сударыня, я сам рассудку вопреки
Опутан темною всевластной ворожбою,
Я пленник, я слуга, насмешливой судьбою
Коварно пойманный в любовные силки.

Вконец отчаявшись, пойду я к чародею
И демоническим напитком овладею,
Чтоб жар в груди твоей вовеки не утих.

Увы, я слишком стар для пылкого веселья,
Богатство, красота, а не волшебный стих,—
Вот подлинной любви магические зелья.

* * *

Глава, училище искусств и всех наук,
Жилище разума, что дал нам веру в Бога,
Счастливой памяти и праведности строгой,
Откуда, вновь родясь, Паллада вышла вдруг!

Глава, достоинства и благонравья друг
И неизбывный враг греховности убогой,
Глава, ты — малый мир, часть горнего чертога,
И звений мировых тебе известен круг!

Высокородный дух, что небо нам дарит,
В сей голове теперь, как в небесах, парит,
Лишен страстей земных, которых не избудем,

Но хрупок и летуч и свят и прост вполне.
Коль ты божественна, подай прощенье мне:
Пристало божествам дарить прощенье людям.

* * *

Как в зеркале, в глазах твоих отражены
Небесные луга, приют любви счастливый,
В их пламени Амур, насмешник шаловливый,
Закаливал стрелу для ласковой войны.

О рыцари, меня отвлечь вы не вольны
От глаз, где чистые рождаются приливы,
Какую бранную добычу предпочли вы
Блаженству черпать жизнь из этой глубины?

Твоя улыбка мне награда дорогая,
По капле в грудь мою вольется, обжигая,
Бальзам твоих очей и горячей огня

Сияньем ангельским воспламенит мне душу,
Но мыслью о себе я счастья не нарушу,
Тщеславный этот мир исчезнет для меня.

* * *

Итак, храните все, все, что судьбой дано вам,
Храните от меня свой каждый день и час,
И вашу красоту и нежность ваших глаз,
И ваш глубокий ум, и вашу власть над словом.

Склоняюсь горестно пред жребием суровым:
Уже не оскорблю объятьем дерзким вас,
Хотя б, смиряя страсть, отвергнут в сотый раз,
Я смелость вновь обрел в отчаянии новом.

И если невзначай коснусь я вас рукой,
Не надо гневаться и так сверкать очами, —
Мой разум ослеплен, я потерял покой,

Все думы лишь о вас, я полон только вами,
И небреженья нет в нескромности такой, —
Простите же мне то, в чем вы виновны сами.

* * *

Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела
На гаснущий Монмартр, на темный дол кругом
И молвила: «Поля, пустынный сельский дом, —
Для них покинуть Двор — нет сладостней удела!

Когда б я чувствами повелевать умела,
Я дни наполнила б живительным трудом,
Амура прогнала б, молитвой и постом
Смиряя жар любви, не знающий предела».

Я отвечал тогда: «Погасшим не зови
Незримый пламень тот, что под золой таится:
И старцам праведным знаком огонь в крови.

Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.
Могучий царь богов, великий бог любви,
Молитвы гонит он и над постом глумится».

Куда от глаз твоих укрыться, посоветуй!
От факелов иных я сердца не зажгу:
Красавицы во мне не видели слугу,
Полжизни прожил я, любовью не задетый.

Поволочусь за той, любезничаю с этой,
У самых ветреных прелестниц не в долгу,
Я думал, от сетей себя уберегу,
Но если уж попал, то на судьбу не сетуй.

Проигран бой, разбит последний мой отряд,
Но ради глаз твоих и десять, лет подряд
Готов я осаждать несломленную Трою.

Пойми, Эрот ревнив к чужому торжеству,
Добычу кроткую и лев щадит порою:
Сжигает молния скалу, а не траву.

* * *

С каким презрением вы мне сказали «нет»,
С каким изяществом вы обрекли на муку
Остаток дней моих — как пережить разлуку
С монархиней, когда ей служишь столько лет!

Порою сердце мне томит любовный бред,
В отчаянье хочу поцеловать вам руку,
Но вы, притворную выказывая скуку, Твердите:
«Ах, какой несносный сердцеед».

Увы, как часто мы, влюблённые, зависим
От ласковых угроз, от этих колких писем,
Что столько говорят о вас и обо мне.

Притворство вовсе бы меня не обижало,
Когда бы каждый слог в невинной болтовне
Мне не вонзался в грудь, как острие кинжала.

* * *

Хорош ли, дурен слог в сонетах сих, мадам,
Лишь вы причиною хорошему ль, дурному:
Я искренне воспел сердечную истому,
Желая выход дать бушующим страстям.

Когда у горла нож, увы, трудненько нам
Не хныкать, не молить, не сетовать другому!
Но горе — не беда весельчаку шальному,
А нытик в трудный час себя изводит сам..

Я ждал любви от вас, я жаждал наслажденья,
Не долгих чаяний, не тягот, не забот.
Коль вы отнимете причину для мученья,

Игриво и легко мой голос запоет.
Я — словно зеркало, где видно отраженье
Того, что перед ним с любым произойдет.

Из «ВТОРОЙ КНИГИ СОНЕТОВ К ЕЛЕНЕ»
* * *

Чтобы цвести в зеках той дружбе совершенной —
Любви, что к юной, вам, питал Ронсар седой.
Чей разум потрясен был вашей красотой,
Чей был свободный дух покорен вам, надменной,

Чтобы из рода в род и до конца вселенной
Запомнил мир, что вы повелевали мной,
Что кровь и жизнь моя служили вам одной,
Я ныне приношу вам этот лавр нетленный.

Пребудет сотни лет листва его ярка, —
Все добродетели воспев в одной Елене,
Поэта верного всесильная рука

Вас сохранит живой для тысяч поколений, —
Вам, как Лауре, жить и восхищать века,
Покуда чтут сердца живущий в слове гений.

* * *

Кассандра и Мари, пора расстаться с вами!
Красавицы, мой срок я отслужил для вас.
Одна жива, другой был дан лишь краткий час —
Оплакана землей, любима небесами.

В апреле жизни, пьян любовными мечтами,
Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ,
Я горестной мольбой вам докучал не раз,
Но Парка ткет мой век небрежными перстами.

Под осень дней моих, еще не исцелен,
Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен.
И жизнь моя течет в печали неизменной,

И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой,
Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой —
Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой.

* * *

К индийскому купцу, что вынет из тюка
Душистую смолу, запястья, ожерелья,
Сходить и не купить заморского изделья, —
Как без охапки роз уйти из цветника,

Иль, уст не увлажнив, стоять у родника,
Что солнечной струей бежит из подземелья,
Иль в круг прелестных дам проникнуть без веселья,
Не ощущая стрел крылатого божка.

К чему самообман? Глупец — и тот рассудит:
Жжет пламя нашу плоть, а лед нам тело студит.
Жаровни, может быть, Амуру не раздуть,

Но берегись его: свой факел взяв опасный,
Тебе, Любовь моя, столь юной и прекрасной,
Хоть искру заронить он изловчится в грудь!

* * *

Превозносить любовь — занятье для глупца,
Но трудно совладать с певцом полубезумным,
Хотя в безверья век ни тяжбам хитроумным,
Ни разрушительным сраженьям нет конца.

Амур — исчадье зла! Я сед и спал с лица.
С повязкой на глазах, мальчишкой полоумным
Он делает меня, что мужем был разумным,
Но жалким слепком стал с коварного юнца.

Неужто, увидав с чужим гербом знамена
В родном краю — под власть Амурова закона
Я, к своему стыду, беспечно подпаду?

Нет! Поспешу в Париж — искать в нем правосудья!
У Муз,— у старых ведьм,— не соглашусь отнюдь я
На побегушках быть, ходить на поводу!

* * *

Не вечен красоты венок благоуханный!
Ты, время упустив, ей втуне дашь пропасть!
Но если у тебя очарованья часть
Осталась — раздели с друзьями дар желанный.

Киприда, я кляну твой нрав непостоянный.
Зачем тобой, как раб, я отдан был во власть
Мучительнице той, что надо мною всласть
Натешилась, пока не пал я, бездыханный.

Мятущихся валов тебе покорна дурь,
Дитя пучины,— мне пошлешь ты много бурь!
Какого ждать еще блаженства, Киферея?

Раскатов громовых и языков огня
Ты припасла, жена Вулкана, для меня,
Страстей, ножей и стрел — любовница Арея.

* * *

В купальне, развязав, тебе вручила пояс
Киприда и беречь его дала наказ.
А ты стрелу метнуть в меня из дивных глаз
Успела, стан обвив и с волшебством освоясь.

Но доброхотства Муз, увы, не удостоясь
От раны гибну я! Богини, разве вас
Я, как школяр, спросил о свойствах лунных фаз,

Иль об эклиптике лениво в книгах роясь?
За вами волочусь я не затем, чтоб мог
Узнать, кто создал мир — Фортуна или бог?
Я помышлял смягчить Еленино коварство,

Ей посвятив сонет, но беден был мой слог!
Вам нужен ученик, чей стих не столь убог.
Прощайте, ухожу! Окончено школярство.

* * *

О, стыд мне и позор! Одуматься пора б,
С седою головой резон угомониться.
Отныне лучше бы рассудку покориться,
Бежать бы от любви, от этих цепких лап.

Сто раз давал зарок, но что мне делать?— слаб.
Зимой бутонам роз, увы, не распуститься.
Уже полсотни лет моя неволя длится,
Разбойнице служу, ее галерный раб.

Отныне я готов доверить сердце в руки
Лишь Аристотелю, хочу служить науке,
Прекрасной дочери его, остаток лет.

Пора бы мне понять все тонкости Амура.
Он - бог и он парит, а я брожу понуро.
Он молод, он силен, а я согбен и сед.

* * *

Оставь страну рабов, державу фараонов,
Приди на Иордан, на берег чистых вод,
Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод,
На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов,

Собою правь сама, не знай чужих законов,
Мгновеньем насладись,— ведь молодость не ждет!
За днем веселия печали день придет
И заблестит зима, твой лоб снегами тронув.

Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор?
Он золотом одел Донос и Наговор,
Унизил Правду он и сделал Ложь великой.

На что нам лесть вельмож и милость короля?
В страну богов и нимф — беги в леса, в поля,
Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой.

* * *

Когда, старушкою, ты будешь прясть одна,
В тиши у камелька свой вечер коротая,
Мою строфу споешь и молвишь ты, мечтая:
«Ронсар меня воспел в былые времена».

И, гордым именем моим поражена,
Тебя благословит прислужница любая, —
Стряхнув вечерний сон, усталость забывая,
Бессмертную хвалу провозгласит она.

Я буду средь долин, где нежатся поэты,
Страстей забвенье пить из волн холодной Леты,
Ты будешь у огня, в бессоннице ночной,

Тоскуя, вспоминать, моей любви моленья.
Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья
И розы бытия спеши срывать весной.

* * *

Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок!
Вчера лишь родился, а ныне — столько мук!
Отнять у матери и сбыть буяна с рук,
Пускай за полцены — на что мне злой ребенок.

И кто подумал бы — хватило же силенок:
Приладил тетиву, сам натянул свой лук!
Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг.
Да я ведь пошутил, утешься, постреленок.

Я не продам тебя, напротив, не тужи:
К Елене завтра же поступишь ты в пажи,
Ты на нее похож кудрями и глазами.

Вы оба ласковы, лукавы и хитры,
Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры,
А там заплатишь мне такими же слезами.

* * *

Судили старички, взойдя на Трои стены,
Царицы красоту и женственную стать:
«Все бедствия, все зло, что терпит наша рать,
Способен окупить единый взгляд Елены!

Затмить бы впору ей Рожденную из пены!
Но лучше б Менелай увел супругу вспять.
Вал осажден, теперь недолго крепость взять.
К нам, гавань запрудив, шлют корабли Микены».

Зачем с Троянских стен, отцы, взирая вниз,
Вы юношей сдержать решили с перепугу?
— Сражайся стар и млад! — им нужен был девиз,

Чтоб головой своей рискнуть, надев кольчугу.
Был вправе Менелай забрать свою супругу,
Но вправе был ее не отдавать Парис!

* * *

Расстался я с тобой, блаженная свобода.
На шею мне ярмо надел прекрасный пол.
Хоть я ломал его, но — подъяремный вол! —
Подставил шею вновь, как мне велит природа:

Я без любви — свинец, я — сущая колода!
Но полюбил — и вновь гармонию обрел,
Окрепла Муза, стал торжественным глагол,
Рассудок прояснен, и в мыслях нет разброда.

Созданья моего пера! Ронсаров род,
Как сыновьям, продлить приходит вам черед.
Кого мне воспевать — я знаю, бог — свидетель!

В античности седой всегда найдешь пример.
Елена, красота ее и добродетель —
Сюжет, которым так утешен был Гомер!

* * *

Я возлиянье всем богам творил, как жрец,
Один в лесной тиши, и замер, восхищенный
Тобой, кристальный ключ, Елене посвященный,
Чье имя на сосне запечатлел резец.

Но белорунные стада своих овец
Не приводи, пастух, под сень сосны зеленой,
Где светлая волна вспоила анемоны,
Душистый тмин расцвел и розовый чабрец.

Прохожий у ручья найдет приют, быть может,
И песнь еще одну он в честь Елены сложит.
Но если путник,— будь он молод или стар, —

К прозрачному ключу склонясь, воды напьется,
По жилам у него мгновенно разольется
Неугасимый жар, которым жил Ронсар.

* * *

Ты не влюблен, воды испив из родника,
Что посвятил поэт божественной Елене?
Тогда укромный грот среди зеленой сени
Найди в холме крутом и подремли слегка.

По шелковой траве росистого лужка
Задорно пропляши, без вялости и лени!
Но ждет святой Жермен почтительных молений.
Патрону вознеси их с ветхого мостка.

И девять раз обход вокруг дуплистой ивы
Свершив, ты ощутишь внезапно жар счастливый
В груди, где у тебя лежал осколок льда:

Амур, измазанный гигантов кровью красной,
Усердно отмывал в ручье свой торс прекрасный,
И пыл его страстей еще хранит вода!

ОДЫ
* * *

Пойдем, возлюбленная, взглянем
На эту розу, утром ранним
Расцветшую в саду моем.
Она, в пурпурный шелк одета,
Как ты, сияла в час рассвета
И вот уже увяла днем.

В лохмотьях пышного наряда —
О, как ей мало места надо!
Она мертва, твоя сестра.
Пощады нет, мольба напрасна,
Когда и то, что так прекрасно,
Не доживает до утра.

Отдай же молодость веселью, —
Пока зима не гонит в келью,
Пока ты вся еще в цвету,
Лови летящее мгновенье,—
Холодной вьюги дуновенье,
Как розу, губит красоту.

* * *

Эй, паж, поставь нам три стакана.
Налей их ледяным вином.
Мне скучно! Пусть приходит Жанна,
Под лютню спляшем и споем,
Чтобы гремел весельем дом.
Пусть Барб идет, забот не зная,
Волос копну скрутив узлом,
Как итальянка озорная.

Был день — и вот уже прошел он,
А завтра, завтра, старина...
Так пусть бокал мой будет полон,
Хочу упиться допьяна,
Мне только скука и страшна.

А Гиппократ — да врет он, право,
Я лишь тогда и мыслю здраво,
Когда я много пью вина.

ГАСТИНСКОМУ ЛЕСУ

Тебе, Гастин, в твоей тени
Пою хвалу вовеки, —
Так воспевали в оны дни
Лес Эриманфа греки.

И, благодарный, не таю
Пред новым поколеньем,
Что юность гордую мою
Поил ты вдохновеньем,

Давал приют любви моей
И утолял печали,
Что музы волею твоей
На зов мой отвечали.

Что, углубясь в живую сень,
Твоим овеян шумом,
Над книгой забывал я день,
Отдавшись тайным думам.

Да будешь вечно привлекать
Сердца своим нарядом,
Приют надежный предлагать
Сильванам и наядам.

Да посвятят тебе свой дар
Питомцы муз и лени,
Да святотатственный пожар
Твоей не тронет сени.

* * *

Природа каждому оружие дала:
Орлу — горбатый клюв и мощные крыла.
Быку — его рога, коню — его копыта,
У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита,
Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники,
И, наконец, у льва есть когти и клыки.
В мужчину мудрый ум она вселить умела,
Для женщин мудрости Природа не имела
И, исчерпав на нас могущество свое,
Дала им красоту— не меч и не копье.
Пред женской красотой мы все бессильны стали.
Она сильней богов, людей, огня и стали.

МОЕМУ РУЧЬЮ

Полдневным зноем утомленный,
Как я люблю, о мой ручей,
Припасть к твоей волне студеной,
Дышать прохладою твоей,

Покуда Август бережливый
Спешит собрать дары земли,
И под серпами стонут нивы,
И чья-то песнь плывет вдали.

Неистощимо свеж и молод,
Ты будешь божеством всегда
Тому, кто пьет твой бодрый холод,
Кто близ тебя пасет стада.

И в полночь на твои поляны,
Смутив весельем их покой,
Все так же нимфы и сильваны
Сбегутся резвою толпой.

Но пусть, ручей, и в дреме краткой
Твою не вспомню я струю,
Когда, истерзан лихорадкой,
Дыханье смерти узнаю.

ЖОАШЕНУ ДЮ БЕЛЛЕ

В огромном этом мире, где от века
Мы жить обречены,
Природой рождены Два племени — Богов и Человека.

У матери одной, с богами рядом,
Росли мы искони
И небеса одни
Пронизывали дерзновенным взглядом,
Нам разум гордый даровал величье,
Бессмертное подчас;
С богами есть у нас
Всего одно, но веское различье.
Не быть тебе, мой друг, счастливым вечно
И вечно молодым,
Мы таем, словно дым,
А жизнь богов светла и бесконечна.

* * *

Когда средь шума бытия
В Вандомуа скрываюсь я,
Бродя в смятении жестоком,
Тоской, раскаяньем томим,
Утесам жалуюсь глухим,
Лесам, пещерам и потокам.

Утес, ты в вечности возник,
Но твой недвижный, мертвый лик
Щадит тысячелетий ярость,
А молодость моя не ждет,
И каждый день, и каждый год,
Меня преображает старость.

О лес, ты с каждою зимой
Теряешь волос пышный свой,
Но год пройдет, весна вернется,
Вернется блеск твоей листвы,
А на моем челе — увы! —
Задорный локон не завьется.

Пещеры, я любил ваш кров,—
Тогда я духом был здоров,
Кипела бодрость в юном теле,
Теперь, окостенев, я стал
Недвижней камня ваших скал,
И силы в мышцах оскудели.

Поток, бежишь вперед, вперед,
Волна придет, волна уйдет,
Спешит без отдыха куда-то,
И я без отдыха весь век
И день и ночь стремлю свой бег
В страну, откуда нет возврата..

Судьбой мне краткий дан предел,
Но я б ни лесом не хотел,
Ни камнем вечным стать в пустыне, —
Остановив крылатый час,
Я б не любил, не помнил вас,
Из-за кого я старюсь ныне.

* * *

Прекрасной Флоре в дар — цветы,
Помоне — сладкие плоды,
Леса — дриадам и сатирам,
Кибеле — стройная сосна,
Наядам — зыбкая волна,
И шорох трепетный — Зефирам.

Церере — тучный колос нив,
Минерве — легкий лист олив,
Трава в апреле — юной Хлоре,
Лавр благородный — Фебу в дар,
Лишь Цитерее — томный жар
И сердца сладостное горе.

К БОЯРЫШНИКУ

Ты, боярышник, растешь
И цветешь,
Над протокою покоясь,
Машешь гибкою рукой
Над рекой.
Плющ оплел тебя по пояс.

Корни гибкие твои
Муравьи
Деловито обживают.

В твой дуплистый, полый ствол
Сотни пчел,
Залетая, рой свивают.

В зелени густой твоей
Соловей,
А за ним его подруга
Поселились, прижились,
Чтоб спастись
От любовного недуга.

Шелком выстлали свой дом
И руном
Под веселый гомон птичий.
Вот настал черед птенцам, —
Ну, а там
Быть птенцам моей добычей.

Ты, боярышник, расти
И цвети,
Ты живи и сердце радуй.
Под пилой, под топором,
В дождь и гром
Не склоняйся и не падай.

* * *

Я умираю, нет мне мира —
Ты говоришь, что только лира
Меня влечет, что я пою
Всегда одну любовь свою.

Ты прав, я признаю отныне:
Угодно так моей Богине —
Я нег не мыслю без тревог
И по-другому жить не смог.

Когда Любовь, огонь мятежный
Душой овладевает нежной,
Не избежать ее сетей,
Не удержать ее страстей.

Но ты, Пакье, дарами первый
Был щедро наделен Минервой,
Ты пылким духом награжден
И не для праздности рожден.

Пусть наших Королей деянья
И слава обретут сиянье
В твоем витийственном труде.
Честь Франции храни везде!

А мне оставь удел бесславный:
В веселье, в болтовне забавной,
У милой в ветреном плену
Жить, наживая седину.

* * *

Мне скоро праздному блуждать
В краю, где плещут реки ада, —
Что ж проку столь стихов создать,
Сколь сочинитель «Илиады»?

Стихом от тлена не спасусь,
Бесчувственная тень не скажет,
Тяжелый или легкий груз
На холм могильным камнем ляжет.

Хоть никаких сомнений нет,
Что плод усердия и рвенья
На десять или двадцать лет
Мне обеспечит восхваленья,

Но все хвалы поглотит вмиг,
О них сотрет воспоминанье
Любого пламени язык,
Разор любой военной брани.

Я лучше ль, чем Анакреон,
Я ль яростнее Симонида,
Велеречивей, чем Бион,
Иль сладкогласней Вакхилида?

Хоть их Эллада родила,
Хоть им служил язык высокий,
Великий труд сожгли дотла
Веков безжалостные сроки.

Но я-то, я — простой француз,
Слагатель виршей материнских,
Мне ль уповать, что вознесусь
В веках на крыльях исполинских?

Нет, Рюбампре, куда сытней
Прожить свой век купцом богатым
Иль, куш сорвавши покрупней.
Витийствовать перед Сенатом,

Чем славную стезю торить
В прислугах музы горемычной,
Которой голодом морить
Своих ревнителей привычно.

К МУЗЕ

Закончен труд, прочней и тверже стали,
Его ни год, чей быстр и легок шаг,
Ни алчность вод, ни яд, таимый в жале
Твоих друзей, стереть не властны в прах.
В тот день, когда всего живого враг
В последний раз сомкнет мои ресницы,
Ронсар не весь уйдет в могильный мрак,
Часть лучшая для жизни сохранится.
Всегда, всегда, отвергнув прах гробницы,
Летать живым над миром я готов
И славить дол, где жизнь моя продлится,
Где лавр венчал мой жребий для веков
За то, что слил я песни двух певцов
В мелодиях элефантинной лиры
И их привел в Вандом как земляков.
Ну, Муза, в путь — ввысь вознеси, к эфиру,
Победный клич, всему поведай миру
Про мой триумф — награду жизни всей,
Дай мне надеть бессмертия порфиру
И лаврами чело мое увей.

ПОСЛЕДНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
СТАНСЫ

Я жизнь свою провел, распутывая нить,
Связавшую в одно здоровье и недуги:
Здоровье нынче к вам заглянет на досуге,
А завтра ни за что его не заманить.

К подагре я почти привык за долгий век:
Все жилы вытянув, она дробит мне кости,
Пытаясь доказать в своей неправой злости.
Что лишь страдания достоин человек.

Тот — молод, этот — стар, конец для всех един.
Но, бог мой, сколько он рождает опасений,
Нам юность дорога, как свежий цвет весенний,
И веет холодом от старческих седин.

Цветенье юности надолго сохрани:
Соблазны и вино у мудрых не в почете,
Напрасно не терзай ни разума, ни плоти,
И под конец тебя вознаградят они.

Что смертный человек? — тускнеющая тень,
Не вечны мы, пойми ты истину простую,
И если молодость растрачена впустую,
Увянет жизнь твоя, как роза в жаркий день.

* * *

Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб,
И смерть уже меня не выпустит из лап.
Я страшен сам себе, как выходец из ада.

Поэзия лгала! Душа бы верить рада,
Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.
Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,
Иду в ужасный мир всеобщего распада.

Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он,
Как уничтожен я, во что я превращен.
Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя,

Стараясь тихо снять слезу с моей щеки.
Друзья, любимые, прощайте, старики!
Я буду первый там, и место вам займу я.

* * *

Пора оставить дом и дерева в садах,
Всю утварь, что рука искусная круглила,
И смерть свою воспеть, как лебедь белокрылый
Плач погребальный взвил Меандра на брегах.

Конец. Я исчерпал свой жребий и зачах,
Но имя почестей всей жизнью заслужило,
Перо взлетит к звездам как новое светило
Прочь от соблазнов сих, чей блеск — обман и прах.

Блажен, кто не жил здесь; блаженней, кто вернется
В ничто, где прежде был; блаженней, кто вольется
В хор ангелов, что лик Исуса вечно зрит,

Оставив в прахе гнить пустой сосуд скудельный —
Пусть и судьба и рок свой суд вершат отдельно
От тела, ибо жизнь лишь дух и сохранит.

ЭЛЕГИЯ

Филиппу Депорту

Все к Смерти перейдет: творцы и их творенья.
Мы первые умрем, и наши озаренья
Поглотит навсегда времен бескрайний ток.
Таков закон Судьбы, неумолимый Рок.

Бессмертен только Бог. К могильному отверстью
Нисходит человек, чтоб искрошиться перстью,
А кто при этом он, мечтатель или тать, —
Могиле все равно, кому приютом стать.

Но суеверья нет глупее и капризней,
Чем полагать, что Смерть — причина новых жизней:
От века супротив стояли Жизнь и Смерть,
Как запад и восток, как небеса и твердь.

Одна — не движется, другая — движет нами,
Энергия ее бушует в нас, как пламя,
Нас обязуя всех трудиться и страдать,
О сущем говорить, о будущем гадать.

Несчастны мертвецы. Душа их, что с рожденья
Движением жива, мертвеет без движенья;
Ведь счастие идет от благотворных дел,
А Смерть деяньям всем кладет один предел.

Хоть счастлива душа узреть сиянье Божье,
Взлететь на самый пик, не видимый с подножья,
Но человек не зря — живое существо,
Быть зрителем простым не радует его.

Отрада — лишь в труде, не различимом в пепле
Тех, кто для жизни сей от вечной тьмы ослепли,
Затем и царство их, юдоль теней Аид —
Вдали от городов, где эта жизнь кипит.

Творец и труд его — все сделается тленом,
Всех пожирает Смерть. Афины с Карфагеном,
И даже гордый Рим, вершины из вершин,
Точь-в-точь как их творцы, теперь лишь прах один.

Но греки говорят, что для унятья глада
Заглатывал Сатурн очередное чадо.
Божественное все ж прочнее, чем века,
А прочее за век умрет наверняка.

Нам вряд ли по трудам воздастся очень скоро,
И что теперь, дают — берите без зазора,
На вечность уповать — надежд глупее нет,
Они суть пар один и суета сует.

Гомер, пред кем была отверста преисподня,
Когда б Ахилла в ней смог лицезреть сегодня,
Его бы не узнал, как и мудрец Марон
Энея своего. Могилы хладный сон
Навеки истощит земные ощущенья,
Их сделав под землей простой добычей тленья.

Мы вроде тех волов, затиснутых в хомут,
Что за собою плуг уныло волокут,
Равнину под засев взрыхляя бороздами,
А кой им прок с того — не понимают сами;
Что сеют, все равно не попадает в рот,
А в ясли сыпят им лишь сорный обмолот.

Барашек молодой, чья шерстка знаменита,
С тебя ее сдерут весной, во время мыта,
Чтоб кто-нибудь другой носил твое руно.
А где он, твой барыш? — и поминать грешно...
Такая же судьба и наших сочинений:
Нам с них — что шерсти клок. Грядущих поколений
Они прихода ждут, чтоб те в урочный час
И пользу в них нашли, и усладили глаз,
Уважив похвалой наш скромный труд по праву.

Но лучше в тридцать лет свою увидеть славу
В ряду дневных светил, чем через тыщу лет,
Когда в подземной мгле истлеет твой скелет
И форма естества заменится другою.
Умерших ублажать нет смысла похвалою.

Ведь правду говорят, что средь земных утех
Признанье, может быть, сладчайшая из всех
Доступных нам, живым. Что мертвым делать с нею?
Но дело на земле — не лишняя затея,
Затем что тешит нас и радует сынов.

Они на похвалы немало тратят слов,
Деяния отцов превознося без меры;
Коль благостны дела и хороши примеры,
Они не обойдут молчаньем нас и впредь.

Ведь лучшее, что нам дозволено иметь,
Суть добродетели, любовь к ним в каждом шаге,
И благостно прожить, и умереть во благе.

Филипп, корпящий дни и ночи напролет
Над Аристотелем и с облачных высот
Глядящий на простор угодий неоглядный,
Тебе — мои стихи, чтоб твой рассудок жадный
От гроба уберечь и тщание твое
Добыть себе почет, презрев небытие.
У настоящего всецело я во власти,
И Принца, о Любовь, благодарю за счастье
Творить и завтрашним не омрачаться днем.
Грядущее — темно, а мы лишь раз живем.

ЭПИТАФИЯ

Здесь погребен Ронсар. Камен заставил он
Прийти во Францию, покинув Геликон.
За Фебом шествовал он с лирой дерзновенной,
Но одержала смерть победу над Каменой.
Жестокой участи он избежать не мог.
Земля покоит прах, а душу принял бог.